Василий Верещагин на Северной Двине. Часть 3.

Все части "Василий Верещагин на Северной Двине":
Часть 1Часть 2Часть 3Часть 4Часть 5

Черевково- Едома- Верхняя Тойма



Вся Черевковская волость, очень зажиточная, вытянулась полукругом на возвышенностях вдоль левого берега реки, имея село в середине. По праздникам бывает тут большое движение, торг, собирается много народа с этой и соседних волостей. В селе не мало богатых крестьянских домов, разукрашенных вычурной манерою, до которой охотники все разбогатевшие лавочники и, к сожалению, большинство духовенства.



Дом и лавка одного из здешних богачей особенно изобилуют такими украшениями; на беду ими же покрыта и недавно переделанная, большая, старая, очень интересная церковь, о которой я слышал еще в Москве - ревнители благолепия сломали древние украшения XVII века, заменивши их ярко-раскрашенными, раззолоченными новыми; пробили новые окна затейливого вида и даже на диво толстый сосновый лес в трапезе церкви густо выкрасили белой масляной краской.


Успенская церковь села Черевково

Как мы слышали, прихожане, между которыми много раскольников, пытались спасти старину, по причт, поклонник благолепия в новейшем вкусе, настоял на своем и привёл старую постройку «в порядок». Лавочник Пирогов — имя богача радетеля — может гордиться такою реставрацией — жаль, что ни с чьей стороны не наложили уздечки на его усердие, и памятник старины почти погиб под резьбою, масляными красками и сусальным золотом.


Старое окно Успенской церкви

Замечу мимоходом, что в этих местах большая часть общеупотребительных слов совершенно разнится от русских, средней полосы Империи. Для примера: баской — красивый, тарок — ветер, гнус — гадость, бабушки — игрушки, зобенька — корзинка и т. д.

Как только встречаешь старую постройку, хоть простую деревенскую избу, так видишь, что работа делалась прежде лучше, чем нынче: коньки, узорные полотенца, удобные крылечки. Как новая изба богатого мужика—так полная безвкусица: всюду кудрявые завитки, без пользы и без смысла. Отчасти это можно, мне кажется, отнести к тому, что теперь труд очень разделился: прежде те же руки, что рубили избу, и украшали её, — украшали просто, разумно, в меру. Нынче срубит избу один, а украсить поручит другому, ловкачу своего дела, работающему буквально по пословице: «за вкус не берусь, а горячо будет».

Я съездил отсюда в село Едому по убийствен ной болотной дороге — там тоже деревянная церковь, которую хотят ломать. Уже несколько лет тому назад получен указ Преосвященного, разрешающий сломку, и если бы не прихожане, старающиеся отстоять свою старую святыню, давно бы и следа её не осталось...


Церковь Введения во храм Пресвятой Богородицы в Едоме

Трудно и пересчитать сколько дорогого, живого исторического материала стёрто с лица земли, в Вологодской губернии.

Может быть читающий улыбнется на мои причитания, но я настаиваю на них, так как считаю, что страна наша бедна памятниками родной старины, и намеренно уничтожать их - значит осмысленно налагать руку и на русское искусство и на русскую историю.

В середу, 16 июня, ездил ещё в Едому, где написал этюд трапезной двери, расписанной орнаментом.




Трапезная дверь Введенской церкви в Едоме

Кстати замечу, что «Едома» означает глушь, чащу: здесь говорят — «зашёл в такую едому, на силу и выбрался»! Напротив, когда из глуши выбираются на простор, говорят: «выбрался на русь».

Отчаливши от Черевкова, мы подняли парус и ходко пошли дальше, вниз.

Опять мы любовались чудесным закатом солнца, и так как ветер стих, то пошли на веслах. Мы спустились в каюту, а люди наши, крепко по работавши ночь, под утро встали под крутым берегом села Верхней Тоймы.

Я пошёл познакомиться с местным священником и нашёл его па улице, загоняющим с работником свою телушку.


Церковь Георгия Победоносца в Верхней Тойме (новая)

Мы сходили в церковь, заурядную, мало интересную постройку, и я узнал,. что старая, деревянная церковь, тут же рядом стоявшая, сломана несколько лет тому назад, сломана просто потому, что была деревянная, не до вольно благолепная.


Церковь Георгия Победоносца в Верхней Тойме (старая)

Только что перед этим, проходя по крутому берегу, я нашёл у церковной ограды чудесную деревянную резную скамеечку и теперь услышал, что это единственная вещь, уцелевшая из сломанной церкви. Была и другая такая же, но она с большим количеством разного старого «хлама» сожжена.


Скамеечка старой церкви в Верхней Тойме

— Эта тоже скоро развалится, прибавил батюшка, мальчишки уже не раз ломали её, а мы сколачивали — они потешаются, сбрасывают ее с кручи.
— Что же вы не поставите её в церковь? Она преинтересная, хорошей работы, её стоит сохранить.
— Можно ли ставить в церковь такую рухлядь!
— Так отдали бы её в какой-нибудь музей. — С удовольствием отдал бы, все равно она пропадет у нас.
— Есть музеи в Москве и Петербурге; — пошлите в любой.
— Куда тут посылать — ящик делать, да за перевозку платить. Так разве возьмет кто-нибудь.
— Я возьму, внесу в церковь деньги.
— Сделайте милость, дайте, что хотите, чего вам не жалко?
— Дам 25 рублей.
— Это просто клад нам сваливается с неба. Я вынул деньги и подал, попросивши ни мало
не медля обмотать скамью веревкой и снести ко мне на барку — я боялся, как, бы батюшка не передумал, а он, взявши деньги, ушёл так стремительно, что видимо боялся, как бы не передумал я.
— Мало ли что мы сделаем для церкви на эти деньги! сказал он.
В деревне скоро узнали, что я заплатил 25 рублей за ничего нестоящую скамеечку, которую деревенские ребята катали с берега, и последствием этого было то, что со всех сторон стали являться мужики и бабы, преимущественно последние, с предложением купить то или другое: «слышали, что ты покупаешь старину, берешь ли старое серебро? Старые деньги? Надо ли галунов на выжигу?
Серёг стали приносить целые дюжины. Я объяснил, что по ремеслу я не торговец и если что покупаю, так для себя.
— Знаем, знаем, для видимости значит.
— Ну да, для видимости.
К вечеру того же дня я был обладателем полудюжины пар серег, нескольких цепочек и перстней, резного стула, помеченного 1717-м годом, двух резных скамеек и некоторых других вещей.


Клирос старой церкви в Верхней Тойме

Бабы так и валили. Каждый раз, как я или жена моя сходили с барки, они толпой окружали нас: из за пазухи вытаскивались сверточки, и корявые, трудовые, дрожавшие пальцы вынимали домашние сокровища. Являлись со старыми деревянными, продырявленными ковшами, подойниками, кокошниками, сундуками и никак не хотели мириться с тем, что вещи эти не требуются. Пришел крестьянин с несколькими трехногими тонетовскими стульями и другой с новенькою бороной— и мы невольно рассмеялись, а продавцы огорчились.